скачать PDF  ссылки при цитировании:ГИТА - Альтернатива Выбора.М.: Изд-во КСП, 1999. с. 78-139.
Предисловие составителя сборника
     Запись учения Жуана Матуса, так же как и Бхагавадъ Гита, проистекает из древней мистической традиции, но географически прямо противоположного направления, принадлежа к исчезнувшей мезо-американской культуре тольтеков. С несомненной блистательной и непоколебимой силой она потрясает своей мощью, глубиной и поэтикой, неизмеримо превосходя подавляющее большинство религиозных и философских человеческих письменных произведений всех времен и народов.
     Это древнее учение достаточно случайно открылось широкой публике в изложении современного антрополога латиноамериканского происхождения Карлоса Кастанеды (см. сноска 1) из Лос-Анжелесского университета. Несомненной заслугой Кастанеды в этом плане является детальное и скрупулезное (можно даже сказать — академически педантичное) изложение всего того, что он видел и слышал в своих многочисленных экспедициях в Мексику. В свое время в околонаучных североамериканских кругах развернулась целая дискуссия о степени достоверности и даже мистификационности этих антропологических записок (см.: Daniel C.Noel. Seeing Castaneda. N.Y., 1976), приведенных талантом автора в плане драматизма, поэтики и экспрессии к уровню наилучших из литературных бестселлеров. Но и без этих академических разборок ясно, что концепции такой глубины, искренности, сарказма и новизны не способны самостийно прийти в голову не только какому-нибудь там университетскому аспиранту, профессору или признанному академику, но даже и самому талантливейшему писателю, фантасту, мистификатору, шарлатану, а также и любому другому идолу современной поп-культуры, включая и так называемых всемировых духовных учителей, не считая всяких там пресловутых ясновидцев, предсказателей, телекинезеров, экстрасенсов, контактеров внеземных цивилизаций и иже с ними.
     При первых чтениях это Учение может показаться кардинально отличным от других известных мистических концепций древних цивилизаций. Однако постепенно между ними начинает проявляться неразрывная глубинная связь и единство. Это очень похоже на древнеиндийскую притчу об ощупывании слона несколькими слепыми. Сначала мы ощупали ногу и представили себе слона огромным толстым бревном. Затем мы ощупали хвост и представили слона уж очень похожим на змею. И вот теперь мы ощупываем уши, похожие на большие листья, и недоуменно удивляемся всем этим разительным различиям. Но вот неожиданно приходит момент, когда мы начинаем постепенно догадываться, что все эти части созданы-то из одной и той же плоти, и все они, несомненно, принадлежат единому, никем никогда не виданному и удивительному существу.
     Наверно, впервые в истории имеется возможность познакомиться с древней и чрезвычайно детализованной и отточенной мистической практикой непосредственно из уст одного из ее Учителей. Без преувеличения можно сказать, что со времен Последнего Пророка не открывалось Учения сравнимой первозданной мощи (однако в нем заметно отсутствие высшей этики и целеполагания, поэтому тяжелейший выбор здесь ложится на самого сосера и может вести куда угодно). Все это редчайшее открытие случилось исключительно благодаря уникальным персональным особенностям Карлоса Кастанеды. В самом деле, ординарному ученику, ассимилировавшему на практике подобное Учение, не способна прийти в голову даже шальная мысль о необходимости и полезности делиться этим с каждым встречным-поперечным, поскольку бессмысленность такого акта во всех аспектах очевидна из самой сути Учения.
     Публикуемый ниже перевод избранных выдержек из книг Кастанеды достаточно случайно оказался в наших руках в начале 80-х годов. Из сопоставления этих отрывков можно сделать вывод, что переводчик постарался выбрать из всего необъятного материала только те редкие фрагменты, в которых сконцентрирована глубинная поэтика философских и мировозренческих концепций, оставив за бортом все многочисленные и малозначимые процедурные, психоделические, этнографические и бытовые подробности вкупе с второстепенными техническими деталями.
     Кроме того, сам стиль этого ранее не публиковавшегося перевода выгодно отличается в плане аутентичности источнику от появившихся на книжных рынках в начале 90-х годов своенравно-отсебятных псевдопереводов, умудряющихся перевирать даже стопроцентно однозначные заглавия и обильно демонстрирующих поразительное отсутствие чувства и понимания не только английского, но даже и русского языка. В этом еще раз ярко проявлена деградация современной прозападной машинно-манетарной культуры, натиском которой удалось в кратчайшие сроки искоренить из умов всю многовековую блестящую традицию русского перевода, представленную в современности такими шедеврами, как непревосходимые переводы Пастернаком — Шекспира, Н.Евдокимовой — Р.Шекли, С.Кучера — Чжуан-Цзы, А.Каменской — Бхагавадъ Гиты и многие, многие другие (и это относится не только к данному разделу, но и к новомодным переводам древних шедевров арабов, индусов, даосов, буддистов, взглядам на всемирную историю и поэзию и пр., и пр.).
     Вместе с тем, сама последовательность многокнижия Кастанеды достаточно неоднородна. Первые четыре книги написаны приблизительно в одном стиле репортажей очевидца с места неординарных событий, в которых высшей точкой, несомненно, является четвертая — «Сказания о Силе» («Tales of Power», или Легенды о Силе). Далее наблюдается существенное смещение тональности в связи с постепенным преобладанием воспоминаний из ранее невоспринимаемого, так называемого левостороннего осознания (хотя применительно к мозгу правшей, а не к телу, по современным представлениям корректнее было бы его назвать правосторонним). В этом плане примечательна переходная шестая книга («The Eagle’s Gift»), где уточняются многие принципиальные пункты Доктрины, но наплывают и многочисленные второстепенные детали, относящиеся только к конкретному регламенту. В прагматическом плане это аналогично детальному изложению православного ритуала, которое может быть очень познавательно любопытно для католического ксендза или буддийского ламы, но совершенно бесполезно для них в плане личного направления. Хорошо известно, что неукоснительность регламента, кроме обеспечения персональной устойчивости в ходе обучения, нацелена еще и на прагматическое сохранение Традиции в последующих поколениях.
     Седьмая, восьмая и девятая книги постепенно нисходят к уровню шедевров выдающихся мастеров сказочно-эпической фантастики. В «Искусстве сновидений» интересны и новы только два момента: 1) существуют, оказывается, некоторые миры (типа «мира теней»), где абсолютно отсутствует обман, и каждое произнесенное слово неукоснительно исполняется; 2) человеки уже настолько достали все соседние миры своей ложью, подлостью и предательством, что с ними практически никто уже не желает иметь никаких дел. Последние же две книги (плюс явно подложная: «Магические пассы») являют компиляцию повторений и перефразировок без былой силы и поэтики. Не исключено, что они попросту сварганены ушлыми хакерами из чисто коммерческих соображений. Кто знает ...?

Примечание переводчика
     В связи с тем, что в тексте встречается ряд специальных терминов из языка мезо-американских индейцев, английские обозначения которых достаточно условны, замещают промежуточные испанские полуэквиваленты, да и сами по себе имеют много различных смысловых значений и оттенков, то эти термины представлены транскрипциями их английских псевдообозначений. К таким терминам относятся (все они выделяются в тексте курсивом): сосер (sorcerer — маг, колдун, волшебник, чародей), пауа (power — сила, энергия, мощность, могущество, власть, способность, возможность), бенефектор (benefactor — благодетель, жертвователь), эллай (ally — союзник), мульда (mould — форма, шаблон, почва, прах), дриминг (dreaming — сновидение, грезы, воображение), сталкер (от stalk — подкрадываться [к дичи], идти крадучись), гейзить (от gaze — пристально смотреть). Исключение сделано для термина indulge, -nсе (предаваться, позволять себе, потворствовать, баловать, доставлять удовольствие), русская транскрипция которого плоха на слух, поэтому здесь использованы словообразования погрязнуть, погрязание.
     Ряд терминов приведен в их почти дословных русских эквивалентах: знание (knowledge), человек знания (man of knowlege), незнаемое (unknown), сознание (awareness), рассудок (reason), воля (will, или желание), неделание (not-doing), пауа-походка (gait of power), стирание личной истории (erasing personal history), светящееся существо (luminous being), безупречный (impeccable), воин (warrior), тотальность (totality), видеть (see), провидец (seer, или пророк, ясновидец), другое-я (other self), двойник (double), намерение (intent), внимание (attention), крылья восприятия (wings of perseption), гроздь чувств (cluster of feelings) и другие.
     Исключительное положение в тексте занимают два термина из языка мезо-американских индейцев: тонал (tonal, произносится toh-na’hl) и негуал (nagual, произносится nah-wa'hl). Вряд ли можно привести ёмкое и краткое определение этих неординарных терминов, поскольку их смысл последовательно проясняется из всего текста.
     Перевод, по возможности, носит дословный характер. Это сделано специально ещё и для того, чтобы гладкость литературного языка не вынуждала воспринимать известные с детства русские слова исключительно в их шаблонных газетных значениях. Сохранено и присущее оригиналу англоязычное (а не испаноязычное, русскоязычное или какое-либо другое) озвучание имен собственных: так, к примеру, Жуан может интерпретироваться равнозначно как: Хуан,Гуан, Джон, Жанн, Ганс, Йоган, Иван, Иоанн и т.п.

Удачного Нескончаемого Путешествия!

(сноска 1) Иммиграционная запись гласит, что Carlos Cesar Arna Castaneda приехал в Сан-Франциско в 1951 (совпадает [в круглых скобках даны сведения самого Кастанеды]), рост 5 футов 5 дюймов, вес 140 lbs. Он перуанец (бразилец), родился в рождество (совпадает) 1925 (1935) в старом городе инков Lajamarca (San Paulo). Отец — ювелир (академик) Casar Arna Burungaray. Мать Susana Castaneda Novea умерла, когда Карлосу было 24 года (8 лет). 3 года учился в школе, затем в 1948 г. переехал в Лиму, где окончил национальный колледж de Nuestra Senora de Gaudalupe, затем учился живописи и скульптуре в Национальной школе прекрасных искусств Перу (Миланская академия прекрасных искусств Лос-Анжелеса). Один из его знакомых студентов Жозе Бракомонте, вспоминает о нем как о ресурсовом, жизнерадостном человеке, который жил только для азартных развлечений: карты, лошади, кости и был одержим желанием уехать в США: «Мы все любим Карлоса, он был остроумен, с воображением, жизнерадостен — большой лгун и настоящий друг».
Кузина Люси Чавез, с которой он рос как с сестрой, вспоминает, что Карлос писал домой до 1969 года. Служил в армии и был уволен при легкой контузии «нервный шок», однако Министерство обороны не содержит сведений о его службе. При смерти матери отказался от участия в похоронах, заперся в комнате на 3 дня, отказываясь от еды, после чего заявил о своем уходе из дому. Когда корреспондент указала на несоответствие автобиографии, Кастанеда ответил: «Личные чувства о своей матери не зависят от биологии или времени. Родство как система ничего не может сделать с чувствами. Просить меня верифицировать свою жизнь посредством представления вам моей статистики — подобно использованию науки для проверки сосеры. Это крадет у мира его магию.» [воспроизведено из «Seeing Castaneda»]
      Интересно также следующее заявление К.Кастанеды: "Идея о том, что я придумал такую личность, как дон Хуан, невероятна. Он вряд ли является таким типом персонажа, к изобретению которого могла бы привести моя европейская интеллектуальная традиция. Истина гораздо более странная. Я даже не был подготовлен к тому, чтобы делать те изменения в моей жизни, в которые меня вовлекло общение с доном Хуаном."

Добавление: Об идиотских «незалежных» переводах текстов К.Кастанеды

    Во второй половине 90-х на книжных рынках стали появляться своенравно-отсебятные псевдопереводы, книг Кастанежы, умудряющихся перевирать даже стопроцентно однозначные заглавия и обильно демонстрирующих поразительное отсутствие чувства и понимания не только английского, но даже и русского языка. В этом еще раз ярко проявлена деградация современной прозападной машинно-манетарной культуры, натиском которой удалось в кратчайшие сроки искоренить из умов всю многовековую блестящую традицию русского перевода, представленную в современности такими шедеврами, как непревосходимые переводы Пастернаком — Шекспира, Н.Евдокимовой — Р.Шекли, С.Кучера — Чжуан-Цзы, А.Каменской — Бхагавадъ Гиты и многие, многие другие.

    Комментировать бред самостийных халтурщиков (А. Сидерский, И. Старых, К. Семенов, М. Добровольский) времен криминального ельцинского беспредела (когда все было дозволено) можно бесконечно. Но факт остается фактом — они уже навсегда обосрали (другого слова не подберешь) для русскоязычной аудитории все книги Кастанеды. И с этим уже ничего не поделаешь. Никакое издательство уже никогда не выделит финансирование на публикацию адекватного перевода после того, как засраный перевод Софии заполонил все книжные прилавки.

    С какого, скажите, бодуна можно перевести "Tales of Power" как "Сказки о Силе"? Действительно, для tales of в словарях предлагается "рассказ, история, сказка, басня, повесть". Но разве из текста книги следует, что речь идет о "сказках"?! И что по-русски значит "сказки" — это сказки Пушкина, Андерсена, братьев Гримм и т.д. Разве кто-нибудь в трезвом уме додумается сказать: "Сказки о Илье Муромце" По-русски это должно называться "былины", "сказания", "легенды". Неужели "Tales of Robin Hood" можно было бы перевести "Сказки о Робин Гуде"?
     Да и что по-русски значит "сила"? — вспомним: "сила есть — ума не надо!". Разве такой смысл у английского power? Это скорее "мощь, могущество, власть, энергия". Powerful God — это по-русски однозначно "всемогущий Господь", а не "всесильный Господь"! Но киевские профаны нисколько не потрудились задать себе и такой вопрос: почему это Кастанеда использовал в своих работах столь многозначный термин power, вместо намного более однозначного strength или force?

     Обратимся к переводу принципиального термина sorcerer (маг, колдун, волшебник, чародей) =«маг»? Вспомните у Пушкина в "Руслан и Людмила": ведь не маг, а колдун несет богатыря!. С чем же по-русски ассоциируется нерусское слово "маг"?  — это кто-то таинственный в звездном плаще и в звездном колпаке, чего-то там мешающий в своих алхимических колбах и пугающий нежданными фокусами простолюдинов. Естественно, излагаемое учение, приписываемое древней традиции тольтеков, в это примитивное понимание никак не укладывается.  Но незалежные олухи нисколько не потрудились задать себе такой вопрос: почему это Кастанеда использовал в своих работах столь многозначный термин sorcerer, вместо намного более однозначных: magician; wizardr, shaman? Более того, сам Кастанеда неоднократно подчеркивал, что даже многозначный термин sorcerer неудачен, поскольку не отражает кардинальные различия между мезоамериканской традицией видящих и любыми возможными западными и восточными аналогами.

    С какого перепоя Juan и Genaro переводятся как Хуан и Хенаро? — разве перевод не с английского оригинала с его озвучанием имен собственных? И с чего вдруг такое двукратное пристрастие к русской букве «хер»? С какого потолка для impeccable вместо однозначного «безупречный» взбрендилось «неуязвимый», а для многозначного indulgence (снисхождение, потакание, потворство, поблажка) — непонятное для русского уха «индульгирование» (выдавать индульгенции)? Все это можно продолжать и продолжать. Каждая вторая-третья фраза содержит или вранье, или отсебятину, или отсутствие ощущения контекста. Ниже приведено несколько из необозримого множества примеров (отсебятины подчеркнуты).
Оригинал
Аутентичный перевод 1982 г
Перевод  новых русско-укров 1997 г.
and I will leave. But the birds will stay, singing: 
and my garden will stay, with its green tree, 
with its water well. 
. Many afternoon the skies will be blue and placid, 
and the bells in the belfry will chime, 
as they are chiming this very afternoon. 
The people who have loved me will pass away, 
and the town will burst away every year. 
But my spirit will always wonder nostalgic 
in the same recondite coner of my flowery garden.
и я непременно уйду. Но птицы останутся и будут петь,
и мой сад останется со своими зелеными деревьями и
 родниковым колодцем.
Много полдней небеса будут голубыми и тихими,
и колокола на колокольне будут звонить
точно так, как они звонили в этот самый полдень.
Люди, что любили меня, пройдут,
и город будет расцветать снова каждый год.
Но моя душа будет всегда странствовать в ностальгии,
в самом затерянном углу моего цветущего сада.
и я уйду. И птица будет петь, как пела,
и будет сад и дерево в саду и мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен, замрет закат 
и вспомнят про меня колокола окрестных колоколен.
С годами будет улица иной, кого любил я, тех уже не станет, 
и в сад мой за беленою стеной, тоскуя, только тень моя заглянет, 
и я уйду один – без никого, без вечеров, без утренней капели и белого колодца моего...
А птицы будут петь, как пели.
Oh, what blind joy
What hanger to use up
The air that we breathe
the mouth, the eye, the hand.
What biting itch
to spend absolutely all of ourseves
in one single burst of laughter.
Oh, this impudent, insulting death
that assasssinates us from afar, 
over the pleasure that we take in dying
for a cup of tea ...
for a faint caress.
О, что за ослепляющий восторг
Жаждущий истощать
Воздух, что мы дышим,
рот, глаза, руки.
Этот острый зуд
Потратить всего себя без остатка,
в единственный взрыв смеха.
 О, эта бесстыдная, оскорбительная смерть,
что предательски убивает нас издали,
через блаженство, что мы находим в умирании
за чашку чая ...
за неприметную ласку.
О ,какая безумная радость,
Какое ненасытное желание
Вдыхать воздух.
Как торопятся жить рот, глаза, руки
Какой жгучий зуд
Растворять себя без остатка
в оном лишь взрыве смеха.
О, эта дерзкая, возмутительная смерть,
разящая нас издали,
за радость умереть
из-за чашки чая
из-за мимолетной ласки,
 Pablito turned to me suddenly. He want to know if I was a poet, but beforevI could answer his question don Genaro made a rhyme.
– Carlitos is already cool; he’s got a bit of a poet, a nut and a fool – he said.
They all had another outburst of laughter
 Паблито внезапно повернулся ко мне. Он хотел узнать не поэт ли я, но прежде чем я успел ответить на его вопрос, дон Генаро выдал рифму:
: — Карлитос действительно невозмутим, он чуть поэт, щеголь и дурак.
Все опять разразились взрывом хохота
Паблито внезапно повернулся ко мне. Он хотел узнать, не поэт ли я. Но прежде чем я успел ответить, Хенаро составил строфу:
— Карлитос поэт. Он спокоен: хоть псих и дурак, но воин. 
      Все они опять расхохотались
   

Вспоминается старинное: Мне мама в детстве выколола глазки, чтоб я варенье не нашел, с тех пор я не читаю сказки, зато я нюхаю и слышу хорошо.