CONAN-m

Философия Древнего Китая
г Кулаичев А.П.
ссылки при цитировании: ГИТА - Альтернатива Выбора. М.: Тривола. 1999.

Философия Китая проистекает из религиозных мифов древнейших государств, существовавших на его территории еще в середине второго тысячелетия до н.э., и их более ранних предтеч. Эти предания были записаны и философски осмыслены в трех основополагающих книгах: «И цзин» («Книга перемен»), «Ши цзин» («Книга песен») и «Шу цзин» («Книга истории»). В них развиваются космогонические и мироструктурирующие концепции, исходящие из взаимодействия двух основополагающих сил ян и инь, творческой энергии ци и пяти первоэлементов, впоследствии вылившиеся в учение о «Великом пределе» — тайцзи.

В дальнейшем Китай подарил миру три грандиознейшие философские системы: конфуцианство, даосизм и чань-буддизм. Первый ослепительный взлет древнекитайской философии относится к VI в. до н.э., когда жили и творили Конфуций и Лао-цзы. В этом удивительном веке внезапный философский толчок потряс культурную ойкумену Евразии от Геллиспонта до Великого океана, дав мощнейший импульс для полувекового стремительного ее развития: именно тогда в Индии проповедовали Будда и Махавира, в Иране создавал свою религиозную систему Зароастр (Заратуштра), а в Элладе, на острове Самос, основал философско-мистическую школу Пифагор.

Конфуцианская школа направила свои силы на приложение представлений о мировой гармонии к совершенствованию нравственности человека и разработке на этой основе детальных рекомендаций о правильном устройстве государства и правильных отношениях между его членами. Учения Конфуция и его знаменитого оппонента Мо-цзы (создавшего в V в. до н.э. свое собственное философское направление) были и остаются для китайцев непреходящим по глубине источником размышлений о гражданских устоях на протяжении двух с половиной тысячелетий. Действительно, Китай надолго опередил все остальные народы и царства не только в изобретении пороха, бумаги и шелка, но и, что намного менее известно, — в государственности. Так, именно в Китае с древнейших времен систематически производились доскональные переписи населения, именно китайцы всегда отличались тщательнейшим отношением к фиксации истории, и именно в Китае еще в эпоху Хань была введена всеобщая обязательная система государственных экзаменов для чиновников.

        Не погружаясь детальнее в необъятную конфуцианскую философию, приведем только одно из блистательных рассуждений, содержащихся в книге «Шу цзин»:
    «Существуют счастливые [природные] предзнаменования. Достойное [поведение правителя] символизируется своевременным дождем, поддержание [правителем] порядка [в стране] символизируется своевременным солнечным сиянием, прозорливость [правителя] символизируется своевременной жарой, [его] осмотрительность символизируется своевременным холодом, мудрость [правителя] символизируется своевременным ветром.
    Существуют также несчастливые природные предзнаменования. Распущенность [правителя] символизируют непрекращающиеся дожди, ошибки [правителя] символизирует непрекращающееся солнечное сияние, ленность [правителя] символизируется непрекращающейся жарой, [его] неосмотрительная торопливость символизируется непрекращающимся холодом, глупость [правителя] символизируется непрекращающимся ветром.
    Правитель [должен] каждый год изучать [действие этих явлений природы], сановники и чиновники [должны это делать] каждый месяц, нижние чины — каждый день»

.
Философия Дао В философии Дао выражена самая суть особого китайского мировосприятия. Поэтому-то это учение и пропитало всю последующую духовную культуру Китая, включая и конфуцианство, и буддизм. Именно влияние даосизма определило возникновение и развитие особой и насквозь китайской формы буддизма, именуемой Чань (яп. Дзен). В своих же неповторимых афоризмах и притчах даосские учителя превзошли буквально всех и навсегда, включая и древних индусов, и древних греков. Поэтому абсолютно никто не в силах сказать о даосизме лучше и точнее, чем сами даосы, которым мы и предоставляем самое последнее, избранное нами из всей необъятности слово (здесь мы следуем наилучшим из переводов, опубликованным в двухтомнике Древнекитайская философия. М.: Мысль, 1972).

   ЛАО-ЦЗЫ: основатель даосизма, уроженец уезда Ку в царстве Чу, жил между 579 и 499 гг. до н.э. Его подлинное имя Ли Дань (фамилия Ли значит «слива», поскольку мать родила его под деревом ли), он имел также прозвище Ли Эр — «Ли-длинноухий» за непомерный размер ушей. В свою очередь Лао-цзы переводится как «учитель Лао», где Лао означает «Старец», ибо по легендам мать носила его во чреве 81 год и, когда произвела на свет, новорожденный был уже седым.
      Лао-цзы служил главным хранителем архива при чжоуском дворе и встречался с Конфуцием, когда тот приезжал к нему за советами и наставлениями. Видя упадок чжоуского царства, Лао-цзы решил уйти — но не в отставку, а насовсем исчезнуть из общественной жизни. И отправился он на запад. На границе его встретил начальник заставы и попросил оставить хоть что-нибудь для своей страны. И Ли Эр отдал ему рукопись в 5000 слов — ту самую поэму, которая вошла в историю под названием «Дао-дэ-цзин». Дал — и ушел. И конец его неизвестен.
    «Дао-дэ-цзин» — «Путь добродетели», или «Книга о силе и действии», представляет собой небольшой трактат в двух частях, излагающий суть учения о Дао. Иероглиф «дао» состоит из двух частей: «шоу» — голова и «цзоу» — идти, поэтому его основное значение — дорога, по которой ходят люди, но затем этот иероглиф приобрел переносный смысл и стал означать закономерность, закон.

Афоризмы Лао-цзы
Знающий — не говорит, говорящий — не знает.
Лао-цзы навсегда покидает Родину
Кто умер, но не забыт, тот бессмертен.
По себе можно познать других.
На ненависть нужно отвечать добром.
Верные слова не изящны.
Правдивые слова похожи на свою противоположность.
Великая прямота похожа на кривизну, великое остроумие похоже на глупость.
Под небом все — лишь временно бывает.
Бытие и небытие порождают друг друга.
О несчастье! Оно является опорой счастья. О счастье! В нем притаилось несчастье.
Может ли кто-нибудь сделать мутную воду чистой? — Если вы оставите ее в покое, она сама станет чистой.
Кто знает меру, у того не будет неудачи.
Кто много обещает, тот не заслуживает доверия.
Если хочешь, чтобы люди шли за тобой, иди за ними.
Стремясь к малому — приобретаешь, стремясь ко многому — впадаешь в заблуждение.
Будьте внимательны к своим мыслям — они начало поступков.
Истинные слова кажутся парадоксальными, но никакое другое учение не может заменить их.

        Концепция Дао
         Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя. Безымянное есть начало неба и земли.
        Поэтому тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну [дао], а кто имеет страсти, видит его только в конечной форме. Оба они одного и того же происхождения, но с разными названиями. Вместе они называются глубочайшими.
        Дао пусто, но в применении неисчерпаемо. О глубочайшее! Оно кажется праотцем всех вещей.
        Если притупить его проницательность, освободить его от хаотичности, умерить его блеск, уподобить его пылинке, то оно будет казаться ясно существующим. Я не знаю, чье оно порождение, [я лишь знаю, что] оно предшествует небесному владыке.
        Дао рождает одно, одно рождает два, два рождают три, а три рождают все существа. Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию.
        Дао — корень неба и земли, Дао – мать всех вещей, Дао лежит в основе мира.
        Дао рождает вещи, дэ вскармливает их. Создавать и не присваивать, творить и не хвалиться, являясь старшим, не повелевать — вот что называется глубочайшим дэ.
        Дао не имеет вида, не издает звуков, не обладает формой, смотришь на него, но не видишь, слушаешь его, но не слышишь, ловишь его, но не можешь поймать.
        Тридцать спиц соединяются в одной ступице, [образуя колесо,] но употребление колеса зависит от пустоты между [спицами]. Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них. Пробивают двери и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нем. Вот почему полезность [чего-либо] имеющегося зависит от пустоты [в нем]. Дао — это пустота.
        Небесное дао напоминает натягивание лука. Когда понижается его верхняя часть, поднимается нижняя. Оно отнимает лишнее и отдает отнятое тому, кто в нем нуждается. Небесное дао отнимает у богатых и отдает бедным то, что у них отнято. Человеческое же Дао — наоборот.
        Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего такого, чего бы оно не делало.
        Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть естественное Дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому совершенномудрый не ходит, но познает [все]. Не видя [вещей], он проникает в их [сущность]. Не действуя, он добивается успеха.
        Когда все люди узнают, что красивое является красивым, появляется и безобразное. Когда все узнают, что добро является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно оформляются, высокое и низкое друг к другу склоняются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом. Поэтому мудрый человек предпочитает недеяние и осуществляет учение безмолвно.
        То, что сжимают, — расширяется. То, что ослабляют, — укрепляется. То, что уничтожают, — расцветает. Кто хочет отнять что-нибудь у другого, непременно потеряет свое.
        Разве пространство между небом и землей не похоже на кузнечный мех? Будучи пустым внутри, он никогда не истощается, и чем больше движется, тем больше из него выходит ветер.
        Высшее добро подобно воде. Добро, которое оказывает вода, приносит пользу всем существам, и она не борется с ними. Вода находится в тех местах, которыми гнушаются люди, поэтому она похожа на Дао.
        Человек при своем рождении нежен и слаб, а при наступлении смерти — тверд и крепок. Все существа и растения при своем рождении нежные и слабые, а при гибели — сухие и гнилые. Твердое и крепкое — это то, что погибает, а нежное и слабое — это то, что начинает жить. Поэтому могущественное войско не побеждает и крепкое дерево гибнет. Сильное и могущественное не имеют того преимущества, какое имеют нежное и слабое.
        Кто действует — потерпит неудачу. Кто чем-либо владеет — потеряет. Вот почему совершенномудрый бездеятелен, и он не терпит неудачи.
        Я имею три сокровища, которыми дорожу: первое — это человеколюбие, второе — бережливость, а третье состоит в том, что я не смею быть впереди других.
        Безграничная добродетельность похожа на ее недостаток, распространение добродетели похоже на ее расхищение.
        Там, где великие мудрецы имеют власть, подданные не замечают их существования. Там, где властвуют невеликие мудрецы, народ бывает привязан к ним и хвалит их. Там, где властвуют еще меньшие мудрецы, народ боится их, а там, где еще меньшие, народ их презирает.
        Если надеяться на легкое, то непременно будет много трудностей. Смотри на дело как на трудное, и оно в итоге не будет трудным.

ЧЖУАН-ЦЗЫ: после Лао-цзы является наиболее ярким даоским мыслителем. Родился в уезде Мэн владения Сун и жил между 369 и 286 гг. до н.э. Его подлинное имя Чжуан Чжоу. Сначала служил мелким чиновником, а затем покинул службу и жил в уединении. Основное сочинение «Чжуан-цзы», из которого до нас дошли 33 главы.
Основной биографический источник «Ши цзи» сообщает: «Его учение не знало пределов, однако в главном и основном он возвращался к словам Лао-цзы, поэтому его письмена, сто с лишним тысяч иероглифов, — это большей частью одни иносказания... Свое мастерство в сочинении письмен и толковании выражений, в определении смысла фактов и классификации событий он использовал для сокрушительных атак на Кун-цзы и Мо-цзы, хотя и другие тогдашние ученые-эрудиты не могли защитить себя [от его критики]. Его слова безбрежны, как океан; чтобы быть верным себе, он себя ничем не стеснял, поэтому правители и сановники не могли его использовать...»

        Афоризмы Чжуан-цзы
        0 Дао можно рассуждать, но его нельзя потрогать, можно постигать, но его нельзя видеть. Дао — корень и основа самого себя. Оно было прежде неба и земли, оно существует вечно.
Дао, проявляя себя, уже не Дао; слова, становясь логически выведенными суждениями, не достигают правды не-мыслимого.
        Небо, земля и я вместе живем, и тьма вещей составляет со мной единое. Вся тьма вещей — словно распластанная сеть, и нигде не найти начала.
        Все сущее выходит из пылинки. Все сущее, появляясь подобно молнии, в один миг претерпевает бесчисленные изменения.
        То, что вершит вещи, не отграничено от вещей. Но вещи имеют свои границы. Границы безграничного — это безграничность ограниченного.
        Нет вещи, которая бы не была той, и нет вещи, которая бы не была этой. Противостояние «этого» и «того» относительно: «то» возникает из «этого», а «это» зиждется на «том».
        С точки зрения Дао, вещи не бывают ценными и ничтожными.
        В мире каждая вещь отрицает себя через другую вещь, составляющую ее противоположность. В мире каждая вещь утверждает себя через себя.
        Ни словом, ни молчанием не выразить предела вещей.
        Истина существует лишь постольку, поскольку существует ложь, а ложь существует лишь постольку, поскольку существует истина.
        Ищущий истину бродит в потемках.
        Восток и Запад взаимно противоположны, но друг без друга существовать не могут.
        В Поднебесной есть две великие заповеди: одна — судьба, другая — справедливость.
        Природу человека нельзя переделать, судьбу нельзя изменить.
        Шесть чувств — ненависть, желание, радость, гнев, печаль, удовольствие — приводят в хаос дэ.
        Мир погряз в скверне, и мне не о чем с ним говорить.
        Того, кто крадет крючок с пояса, казнят, а тот, кто крадет царство, становится правителем.
        Много радуетесь — нарушаете ян, много гневаетесь — нарушаете инь.
        О Человек, обладающий совершенными моральными качествами, ничего не обретает; большой человек лишен самого себя.
        Не поступай в услужение к славе, не становись сокровищницей замыслов, не давай делам власти над собою, не покоряйся знанию.
        Если смириться со своей участью и покориться неизбежному — к вам не найдут доступа ни радость, ни печаль; в старину это называлось «освобождением из петли».
        Научись видеть, где все темно, и слышать, где все тихо. Во тьме увидишь свет, в тишине услышишь гармонию.
        Время пришло — Учитель родился; настало время уйти — Учитель покорился.

        Притчи Чжуан-цзы
    [Одна из самых блистательных притч, именуемая «Северное путешествие знания»].
        Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что она достигла исполнения желаний, и которая не знает, что она Чжуан Чжоу. Внезапно он проснулся и с испугом увидел, что он Чжуан Чжоу. Неизвестно, Чжуан Чжоу снилось, что он бабочка, или же бабочке [теперь] снится, что она Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, существует различие. Это называется превращением вещей.

        Чжуан-цзы ловил рыбу в реке Пу. Чуский правитель направил к нему двух сановников дафу с посланием, в котором говорилось: «Хочу возложить на Вас бремя государственных дел». Чжуан-цзы, не отложив удочки и даже не повернув головы, сказал: «Я слышал, что в Чу имеется священная черепаха, которая умерла три тысячи лет тому назад. Правители Чу хранят ее, [завернув] в покровы и [спрятав] в ларец, в храме предков. Что предпочла бы эта черепаха: быть мертвой, но чтобы почитались оставшиеся после нее кости, или быть живой и волочить хвост по грязи?»
        Оба сановника ответили: «Предпочла бы быть живой и волочить хвост по грязи».
        Тогда Чжуан-цзы сказал: «Уходите! Я [тоже предпочитаю] волочить хвост по грязи».
        Хуэй-цзы был первым министром в Лян. Чжуан-цзы отправился повидать его. Некто, обратившись к Хуэй-цзы, сказал: «Прибывает Чжуан-цзы. Он желает заменить Вас [на посту] первого министра». Тогда Хуэй-цзы, испугавшись, [отдал приказ] искать [Чжуан-цзы] по всей стране три дня и три ночи.
Чжуан-цзы, прибыв к нему, сказал: «На юге живет птица по имени Юань-чу, знаешь ли ты об этом? Она взмывает в воздух в Южном океане и летит к Северному океану, останавливается [на отдых] только на платанах, ест только плоды бамбука и пьет воду только из кристальных пресных родников. Однажды какая-то сова нашла разлагающуюся крысу. Когда Юань-чу пролетала над ней, сова, подняв голову и посмотрев на нее, отпугивающе ухнула. Не хочешь ли ты сейчас запугать меня при помощи твоего государства?»

        Чжуан-цзы и Хуэй-цзы прогуливались по мосту через реку Хао. Чжуан-цзы сказал: «С каким наслаждением эти ельцы играют в воде — в этом удовольствие рыб».
        «Ты ведь не рыба, откуда тебе знать, в чем ее удовольствие?» — спросил Хуэй-цзы.
        «Ты ведь не я, — возразил Чжуан-цзы, — откуда тебе знать, что я не знаю, в чем удовольствие рыбы?»
        «Я [действительно] не ты, — ответил Хуэй-цзы, — и, безусловно, тебя не знаю; однако ты, несомненно, не рыба и ни в коей мере не можешь знать, в чем ее удовольствие».
На это Чжуан-цзы ответил: «Вернемся, пожалуйста, к началу [нашего спора]. Ты сказал мне такие слова: «Откуда тебе знать, в чем удовольствие рыбы?» [Это значит, что] ты уже знал, что я знаю это, и поэтому спросил меня. А я это узнал [во время нашей прогулки] над рекой Хао».

Изнурять свой ум в поисках единства [противоположностей] и не знать, что они едины, называется «утром три». Что такое «утром три»? Человек, содержавший обезьян, раздавая им желуди, однажды сказал: «Утром [дам вам] три [мерки], а вечером — четыре». Услышав это, обезьяны пришли в ярость. Тогда он сказал: «В таком случае [дам вам] утром четыре [мерки], а вечером — три». Все обезьяны обрадовались. Таким образом, и гнев и радость нашли выход, однако ни название, ни сущность не потерпели ущерба. Это означает «следовать естественному течению». Поэтому мудрец приводит в гармонию [противоположность] правды и неправды и отдыхает в естественном равновесии. Это называют двойным поведением.

Использовать палец, чтобы пояснить, что палец не является пальцем, хуже, чем использовать то, что не является пальцем, чтобы пояснить, что палец не является пальцем.

Дорога возникает, когда ее протопчут [люди]; вещи становятся тем, что они есть, [когда люди] дадут им названия. Какие же они? Такие, какие есть. Какими они не являются? Не являются такими, какими они не есть.
Если человек спит в сыром месте, у него разболится поясница и половина тела отнимется от паралича, но разве так происходит и с рыбой-гольцом? Когда человек взбирается на дерево, он дрожит от страха и робеет, но разве так происходит с обезьяной? Кто из трех — человек, голец и обезьяна — знает, где подходящее место для жизни? Человек ест говядину, баранину, свинину, олени питаются травой, сколопендры любят пожирать змей, а совы и вороны лакомятся мышами. Кто из них может знать, что самое вкусное на свете?
Ловушка нужна для ловли зайцев. Поймав зайца, забывают про ловушку. Слова нужны, чтобы поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне найти человека, забывшего про слова, — и поговорить с ним!

Бэй-хай Жо сказал: «С лягушкой, живущей в колодце, нельзя говорить об океане: она привязана к своей дыре; с насекомым, [живущим только одно] лето, нельзя говорить о льде: оно ограничено временем [своей краткой жизни]; с ограниченным грамотеем нельзя говорить о дао: он скован своим образованием.
Немногое, известное человеку, не сравнить с тем, что ему не известно, и краткое время его жизни не сравнить со временем его небытия. Поэтому тот, кто при помощи крайне малого пытается определить пределы крайне великого, непременно впадает в заблуждение.

От единого начала происходят все вещи, которые сменяют друг друга в самых различных формах. И начало, и конец вертятся, как колесо, и нельзя установить, где они находятся. Это и есть естественное изменение.

Кто чрезмерно нравствен, тот затемняет природу вещей, дабы сделаться таким знаменитым, чтобы во всей Поднебесной под звуки флейт и барабанов превозносили его как недосягаемый образец. Это ли не фальшь?»

.
Философия Чань/Дзен     Чань-буддизм (от кит. чань-на — транскрипция индийского дхьяна или медитация, яп. дзен) — это уникальнейший по своему глубочайшему великолепию сплав образа жизни и образа мысли, и взгляда на жизнь и на ее назначение, созданный на протяжении столетий сотворчеством двух духовно-исторических сверхгигантов: Индией и Китаем. Чань можно рассматривать, как наиболее полное развитие даосизма в его неразрывном сплаве с наиболее мировозренчески близкими буддийскими откровениями, воодушевленное могущественным духом апостольского рвения. Чань нельзя свести к какой-либо известной западной категории: в ее формальном понимании это вовсе не религия и не философия, не психология и не наука. Так что же это?
        Чань-буддизм — это неизмеримо большее, чем религиозно-философская система. Это — беспрецедентная культура, непостижимым образом вкрапленная в окружающий мир; это — образец того, что в Индии и Китае называется «путь освобождения». Основной мотив мировозрения чань — восприятие мира вне логического осмысления, без словесной коммуникации. Реальность надо пережить — бесполезно пытаться выразить ее в словах.
        Чань/дзеновское состояние достигается с помощью всего трех приемов — дзадзен (кит. цо-чань) — особая форма сидячей медитации с устремлением взгляда в стену и полным подавлением мыслей, коан (кит. гун-ань — «оповещение», «публичное объявление») — краткие, абстрактно звучащие загадки без логических отгадок, и мондо (кит. вэнь-да) — беседы «огневой скорости», включающие коаны и ответы на них: «Назовите это палкой — и вы утверждаете, не называйте — и вы отрицаете. Итак, не утверждая и не отрицая, как вы это назовете? Говорите! Говорите!» [Юань-у, 1089—1135]. Все три техники служат единственной цели: «открыть глаза» — освободить сознание от словесно-логических ловушек и привести его к мгновенному просветлению и моментальному и полному постижению истины — к состоянию сатори (кит. дунь-у).

Согласно легенде, Будда, излагая эзотерический смысл учения своему ученику Махакашьяпе, сказал: «У меня есть тайное хранилище истинного ока Дхармы, сокровенный смысл нирваны, форма, не имеющая формы, и таинственные врата Дхармы: «Не опирайся на слова и писания» и «Особая передача вне учения». Все это я передаю тебе, Махакашьяпа». Именно это тайное учение, по преданию, и принес в 520 г. в Китай двадцать восьмой (в индийском ряду) буддийский патриарх Бодхидхарма. Его послание сформулировано в четырех шлоках, определивших основные принципы учения чань:

1. Особая форма передачи истины без посредства Св.Писаний.
2. Независимость от слов и букв.
3. Прямой контакт с духовной сущностью человека.
4. Постижение сокровенной природы человека и достижение совершенства Будды.
. О жизни Бодхидхармы повествуют два источника: «Биография великих жрецов» Дао-сина, выпущенная в 645 г., и «История передачи света истины», составленная Чуань Дэн Лу в 1004 г. Традиция изображает Бодхидхарму как свирепого на вид человека с проницательным взглядом широко открытых глаз. Однажды он даже уснул во время медитации, но так рассердился на себя за это, что вырвал себе все ресницы, которые, упав на землю, проросли первым чайным кустом. С тех пор досконально разработанная чайная церемония, как средство сосредоточения и пробуждения сознания, является неотъемлемым элементом чань, как гласит поговорка: «у чань и чая (ча) — один и тот же вкус».

Бодхидхарма

        Спустя некоторое время Бодхидхарму пригласил китайский император У из династии Лин (502—549) и между ними произошел следующий диалог:
— После вступления на трон я возводил храмы, переписывал сутры и помогал монахам. Какие заслуги я этим приобрел?
— Никаких.
— Почему никаких заслуг?
— Все это — нечистые устремления к заслугам; при помощи их добиваются созревания ничтожного плода рождения в форме человека или дэва. Они подобны теням, следующим за формами, но сами по себе не являются реальностью.
— Тогда что же представляют из себя подлинные заслуги?
— Это чистое знание, чудесное и совершенное. Его сущность — пустота. Таких заслуг невозможно достичь при помощи мирских средств.
— А каков первый принцип священной истины?
— Беспредельная пустота и ничего святого.
— Кто же тогда стоит предо мной?
— Не знаю.
        Хуей-ко (эрудированный ученый, знакомый с китайской классикой и буддизмом и ставший затем вторым патриархом чань) много дней ожидал на снегу у входа в пещеру, где Бодхидхарма медитировал, умоляя дать свои наставления. Наконец, доведенный до отчаяния, он отсек себе левую руку и преподнес ее учителю как доказательство своей искренности. Тогда Бодхидхарма, наконец, спросил, что же ему нужно:
— У меня нет мира в душе. Пожалуйста, дайте мир моей душе.
— Принеси мне сюда твою душу, и я дам ей мир.
— Но когда я ищу мою душу, я не могу ее найти.
— Так вот, — перебивает Бодхидхарма, — я принес мир в твою душу.
        Именно Хуей-ко ввел практику диалога в виде молниеносных вопросов и ответов, от которой проистекает японская поэзия коана и мондо.
        Преемником Хуэй-ко был монах Сэн-цань (ум. 607), которому приписывается знаменитое стихотворение «Синь-синь Мин» или «Трактат о вере в ум», следующее концепции дао. По преданию, Сэн-цань встретил свою смерть стоя и с приветственно поднятыми руками. Продолжая эту традицию, Чжи-сянь из Хуань-ци, умирая (905) спросил: «Кто имеет обыкновение умирать сидя?» — «Монахи», — ответили ему. «Кто умирает стоя?» — снова спросил он. «Просветленные монахи», — ответили ему. Тогда он опустил руки вниз и стал прохаживаться и, сделав семь шагов, умер. Когда же Дэн Инфэн собирался умирать перед «Алмазным гротом» на горе Утай-шань, он спросил: «Я видел, как монахи умирают сидя и лежа, но умирал ли кто-нибудь стоя?» — «Да, некоторые умирали стоя», — ответили ему. «Ну а как насчет того, чтобы умереть вниз головой?» — спросил он, встал на голову и умер. Пу-хуа, ученик неистового Линь-цзы, устроил перед своей смертью целое представление. Много дней он ходил на рыночную площадь просить в подаяние одежду, но отказывался от всего предлагаемого. Наконец Линь-цзи велел делопроизводителю монастыря купить гроб и в очередной раз подал его милостыней Пу-хуа. Пу-хуа три дня носил его на плечах на рынок и оповещал толпу, что сегодня собирается умереть в гробу у Восточных ворот. На третий день, когда уже ни один зевака не пришел к Восточным воротам, он в одиночестве вышел за городскую ограду, сам залез в гроб и попросил случайного прохожего заколотить его гвоздями.
        Четвертым патриархом был Дао-синь (579—652гг.), сатори которого случилось результатом следующего мондо с учителем:
— Каким способом можно достичь освобождения?
— Кто это связал тебя? — спросил Сэн-цань.
— Никто меня не связывал.
— Тогда зачем же ты стремишься к освобождению?
   Дао-синь разработал сложную систему тренировки тела, подготавливающую к достижению сатори.
        Пятым патриархом стал Хун-жань (601—675), который приобрел много последователей и руководил общиной в пятьсот монахов на горе Желтой Сливы (Ван-мей). В отличие от своих предшественников он не только почитал два важнейших философских текста Махаяны: «Вамалакирти-Нирдеша-сутру» и «Ланкаватару-сутру», но и утвердил наравне с ними лаконичную «Алмазную сутру» («Ваджраччхедика-сутра»), оказавшуюся впоследствии крайне влиятельной. Эпоха Пятого и Шестого патриархов является поворотным пунктом в истории чань-буддизма, поскольку именно отсюда началось открытое провозглашение и широкая проповедь учения.
        Излюбленным ответом Хун-жаня на любой вопрос был поднятый вверх палец. Один из его учеников начал подражать этому в своих ответах на вопросы товарищей. Тогда Хун-жань взял кухонный нож и отрубил ему палец. После выздоровления кто-то из его товарищей, в издевку над калекой, задал ему очередной вопрос. Ученик по привычке хотел поднять палец, но не смог этого сделать. И вот тут он неожиданно вошел в сатори и все понял из учения.
        Хуэй-нен был простым крестьянином из-под Кантона и получил свое первое сатори спонтанно, без помощи учителя, услышав на городской улице чтение «Алмазной сутры». Тогда он отправился укрепляться в монастырь на горе Ван-мей и при встрече с учителем между ними произошел следующий диалог:
— Что привело тебя сюда, чего ты хочешь от меня, чего ищешь?
— Я из Линнани, синь-чжуский простолюдин. Я проделал долгий путь, чтобы только поклониться патриарху, и я хочу лишь стать Буддой — никаких других желаний у меня нет, ничего другого я не ищу.
— Раз ты из Линнани — значит дикарь. Разве ты можешь стать Буддой?
— Хотя люди разделяются на южных и северных, природа Будды у южан и северян одна и та же. Хотя мое тело дикаря отличается от Вашего, чем же различается наша природа Будды?
    Ответ понравился патриарху, и он направил нового ученика на кухню чистить рис и носить дрова. Вскоре Хун-жень начал искать преемника и объявил конкурс на лучшее выражение учения в стихах по теме: «дерево Бодхи — зеркало на подставке — пыль».
    Шень-сю, главный монах, которого все считали преемником учителя, не будучи уверен в своем понимании буддизма, анонимно ночью начертал на стене коридора следующие строки: Тело — это дерево Бодхи.
Ум — как светлое зеркало на подставке.
Не забывай протирать их постоянно,
Не позволяй им покрываться пылью!     На следующий день учитель велел зажечь под стихами лампаду, и никто уже не сомневался в его выборе. Однако на следующее утро на стене, рядом с первым появилось новое анонимное стихотворение: Никогда не было дерева Бодхи,
Ни чистого зеркала на подставке.
В сущности, нет ни единой вещи,
Куда же тогда сесть пылинке?     Патриарх, опасаясь возмущения монахов, стер стихи своей туфлей, ночью вызвал Хуэй-нена и, передав символы патриаршества: рясу и чашу для подаяния (принадлежавшие якобы самому Будде), велел затаиться, а затем бежать в горы, пока монахи не успокоятся и не признают его наследником. Хуэй-нен написал знаменитую «Алтарную сутру Шестого патриарха» («Лю-цзу тань-цзин»), являющуюся краеугольным обобщением чаньского понимания философии буддизма.
        После изгнания Хуэй-нен ушел на юг и основал там Южную школу чань, став Тридцать третьим буддийским, Шестым чаньским и Первым южным патриархом: Живой человек сидит, а не лежит.
Мертвый человек лежит, а не сидит.
А в сущности, оба они — грязные скелеты.         Другой ученик Хун-женя — Фа-жу (при поддержке упомянутого Шень-сю, ставшего впоследствии Седьмым [северным] патриархом) основал Северную школу чань, в которой подчеркивается естественная постепенность просветления, требующая много времени и сосредоточенности. Южная же школа (впоследствии ставшая доминирующей) настаивает, что просветление приходит внезапно, не допуская никаких градаций, поскольку в этом конечном состоянии уже не может быть никаких стадий прогресса. В Японии этому делению соответствуют школы Сото и Ринзай.
        Одним из видных последователей Хуэй-нена был Ма-цзы (748—854), который прославился своими «странными словами и необычным поведением». Он ступал как бык и смотрел тигром. Когда один монах спросил его «Как вы достигаете гармонии с Дао?», — он возразил: «Я уже вне гармонии с Дао!» В ответ на вопросы о буддизме он первым стал наносить удары палкой вопрошающему или отвечать громким криком «Хо!» (яп. Кацу!).
        Его последователю Чжао-чжоу (778—894) принадлежит знаменитое мондо: Обладает ли пес природой Будды? — «Ничто! (У!)     Впоследствии это «У!» (яп. Му!) приобрело в чань столь же магический смысл, как священный слог АУМ в индуизме. Количество мондо и коанов Чжао-чжоу поистине необозримо: В чем смысл прихода Боддхидхармы с Запада? — Кипарис во дворе.
Хлопок двух ладошей издает звук; а что такое звук одной ладоши?
Когда многое сведено к одному, к чему можно свести одно? — Когда я был в районе Цин, на мне была ряса, которая весила семь циней.          К другому последователю Ма-цзы Бо-чану (720—814) как-то пришел монах, практикующий йогу, и заявил, что овладел способностью писать имя Будды на любом расстоянии. На это Бо-чан возразил: «Ерунда! Я обладаю несоизмеримо более сверхъестественными способностями: когда я голоден — то ем, а когда утомлен — то сплю». Развивая учение южной школы о моментальном просветлении, Линь-цзы (ум.866), прозванный за свои экстравагантные методы неистовым, использовал самые неожиданные и резкие стимулы для взламывания сознания учеников. Так, на вопрос: «В чем состоит совершенство Будды?» он мог схватить ученика за горло, и, не давая ему вздохнуть, выкрикивать: «Говори!!! Ну, говори же!». Переживание подобного опыта просветления часто сравнивали с выпадением дна у бочки, когда все ее содержимое внезапно вываливается наружу. Подчеркивая, что для достижения сатори нужно отказаться от всех привязанностей, пусть даже и самых возвышенных, Линь-цзы любил повторять: «Если встретишь Будду — убей его!». Однажды учитель Линь-цзы, хотя он и не был болен, поправил свое платье, сел прямо, и завершив разговор с Сань-шеном, спокойно скончался.
        Деятельность Ма-цзы и последующее IX столетие династии Тан по праву считается эпохой величайшего взлета чань в Китае, именно тогда был собственно и завершен грандиозный синтез даосизма и буддизма . В X—XIII вв. наступила пора процветания, и вся страна покрылась монастырями. Вместе с этим пришло ощущение «утраты духа», что дало толчок к тщательному изучению наследия предшествующих великих учителей.
        В 1191 году японский монах Эйсай положил начало школе Ринзай в Японии. Класс военных сторонников незадолго до этого победившего диктатора Йоритмото Минамото, называющих себя самураями, принял эту разновидность буддизма и создал на ее основе собственный образ жизни, называемый бусидо — «Дао воина».
Мировосприятие чань/дзен невозможно объять и по нему существует обширнейшая литература.
        В послевоенное время Запад проявил заметную настойчивость в попытке понимания и ассимиляции дзен-буддизма, что отразилось в ряде литературных и философских произведений, однако общий гигантский культурно-понятийный барьер Восток—Запад так и не удалось тотально преодолеть, на чем весь процесс познавания локализовался и затормозился.

В заключение приведем несколько выдержек из «Дзенрин Кушу», антологии из пяти тысяч дзеновских двустиший, собранной Тойо Эйчо (1425—1504):

Сиди спокойно, делая Ничего,
Весна придет, и трава вырастет сама собой.
Словно меч, что рассекает все, но не может рассечь себя,
Словно глаз, который видит все, но не может увидеть себя.
Синие горы — сами синие горы.
Белые облака — сами белые облака.
Если не достигнешь путем размышлений,
Его не обрести отказом от мысли.
У тебя есть сомнения —
просто смотри на сентябрь, взгляни на октябрь!
Эти желтые листья, падающие,
падающие и покрывающие гору и реку.
Как встретятся, все смеются и смеются, —
О, эта роща, как много опавших листьев!
Нет ничего выше, чем носить платье и есть пищу,
Вне этого нет ни будд, ни патриархов.
Ступая по лесу, он не колышет травы,
Погружаясь в воду, он не будит ряби.
Чтобы спасти жизнь, ее надо разрушить,
Когда она полностью разрушена, человек впервые обретает покой.